Ни малейшего отношения к гностицизму!

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Те, кто хотел бы найти здесь материал
об архонтах, эонах, двоице, осьмерице, злом боге Ветхого Завета
и прочей белиберде напрасно потратят время.

Собственно, гностицизма можно было и не касаться. Мало ли, кто что говорит?! Но проблема состоит в некоем возникающем при поверхностном взгляде сходстве его с тем, чему учим и мы.

Говоря о гностицизме, мы имеем в виду вовсе не тот христианский гностицизм, о каком говорил Климент Александрийский. К сожалению, мы не видим возможности включить сюда хоть сколько-нибудь удовлетворительного разъяснения по поводу различий истинного гностицизма, как его понимал Александриец, и лжеименного гностицизма, с которым он же весьма активно полемизировал. Читателю, интересующемуся этими различиями, мы рекомендуем обратиться к его Строматам.

Надеемся, что встретив призывы к самопознанию, читатель, отдающий должное роли познания в учении Христа, не будет переносить соблазны гностиков первых веков христианства на наш труд. С другой стороны, надеемся, читатель, относящийся с подозрением к гностицизму, не почтет гностической нашу работу.

Заметим, что мы полностью обходим вопрос того, что многие обольщают своих слушателей самовольным мудрствованием, «вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским своим умом» (Кол 2:18). Мы не хотим нашими рассуждениями порицать кого бы то ни было за то, что они выдают за знание то, что на самом деле «имеет только вид мудрости» (Кол 2:23).

Надо ответить на вопрос: является ли то или иное учение знанием, и может ли вообще являться знанием то, что преподносится внешним образом и вовне же остается? Читатель должен знать, что еврейский глагол йадá означает и знать, и совокупляться. Многие, и среди них даже те, для кого (современный) иврит является родным языком, считают это свойство глагола йадá курьезом. Однако курьезом или случайным совпадением тут и не пахнет. Все дело опять же в том, что знание только тогда имеет право именоваться знанием, когда человек и вправду познал (йадá), когда знание воспринимается им как нечто свое, с чем он соединился, совокупился (йадá).

В иных же случаях человеку остается принимать такое «знание» как сомнительную информацию. Или на веру… Иными словами, если мы назовем знанием ту или иную космологическую или сотериологическую теорию, то что же останется для того, чтобы быть названо верой? А так всегда и бывает в гностических школах — им нечего назвать верой, да они часто и не нуждаются в таком понятии. Им даже нечего путать с надеждой, а потому и надежда для них оказывается ненужной.

Сравним практику традиционного христанства с тем, что делают гностики. То, что никейские отцы назвали «символом веры», к вере не имеет отношения, ибо они лишь предложили верить, что верить нужно именно им. Они, правда, не называли предлагаемое ими «знанием», и совершенно справедливо. Спасибо им за это.

А гностиков мы никак не можем поблагодарить. И по сути они не отличаются от никейцев. Различаются же они лишь в форме. Они говорят о знании и преподносят его как знание, но на самом деле они предлагают то же, что никейцы, — они предлагают верить, что их «знание» является истинным. Но знание их касается предметов невидимых. Слушающий их может только уверовать, что описываемое ими — правда. Престранная выходит это смесь: знание, которое на самом деле таковым не является, знание, которое на самом деле есть вера, но которая из-за своего имени отрицает веру. А вместе с ней подобным образом и надежду.

А теперь скажите: способно ли то, что названо ложным именем, рассеять мрак глупости и тьму невежества? То знание, которым обладают гностики, — есть ли свет, для которого возможно сделать тайное явным? Сие могло бы быть названо наставлением в вере, если бы оно не претендовало на гораздо большее.

2

Тем не менее некоторые из положений открытого нам для изложения учения представляют для критически настроенного, но не очень последовательного читателя сильный соблазн отнести большую часть написанного нами к гностицизму. И это — несмотря на активное с нашей стороны противодействие таковой классификации, которой нет никаких оснований. Читатель, хотя бы поверхностно знакомый с основными положениями различных направлений гностицизма, должен был это увидеть.

"Демиург"

Мы нигде и ни в коей мере не даем повода заподозрить нас в стремлении противопоставить ветхозаветного Создателя, Творца, новозаветному Отцу. Напротив, все наши рассуждения свидетельствуют о единстве Бога.

Проблему существования зла в мире, созданном очевидно благим Богом, некоторые пытались разрешить способом, лежащим вне границ богооправдания. Именно такое решение измыслили «классические» гностики, причем это решение является едва ли не главным признаком, позволяющим отличить ложный или «классический» гнозис от истинного христианского гнозиса в духе Климента Александрийского.

Фокус заключается в том, что между Всеблагим, Всемогущим, Совершенным Отцом и лежащим во зле миром (ср. 1 Ин 5:19) было втиснуто существо, обладающее отчасти качествами Всевышнего, а отчасти качествами твари. Сей Бог (или скорее бог) был наречен Демиургом, принял, согласно учению гностиков, на себя качества Творца мира, но творца злого, почему и мир получился злым. При всем этом гностики учат, что Ветхий Завет с первых строк повествует именно об этом злом Боге Творце; Новый же Завет де открывает человеку тайну воистину Всевышнего Отца.

Даже не вдаваясь в вопросы библейской текстологии, — Бог Творец и в Ветхом Завете зовется Отцом, Отец и в Новом Завете является Творцом, — стоит заметить, что теория Демиурга уводит проблему существования зла на новый круг: В какой степени Всевышний и Всеблагой Бог Отец виновен в злой природе Демиурга–творца? Как видит читатель, гностикам не удалось уйти от проблемы богоопрадания даже ценой изобретения дополнительного бога.

Итак, вопрос существования зла в мире, сотваренном благим Богом, для гностиков остается открытым.

Трихотомия

Мы весьма активно критикуем такие положения гностицизма, как трихотомия, то есть деление людей на три класса: духовных, душевных и плотских. Расскажем и об этом подробнее.

Одним из взглядов гностиков, вменяемых их оппонентами в вину, является трихотомия — деление всех людей на три категории или группы: пневматиков, в которых имеет перевес Божественный Дух, психиков, в которых смешивается духовное и материальное начало, и, наконец, соматиков, или гиликов, с господствующим материальным началом. Возможно, и излишне делать такое добавление, но традиционное христианство не считает нужным подчеркивать какое-то деление людей.

Упоминание слов с греческими корнями «пневматики», «психики» и «соматики» не должно нас обескуражить, ибо по сути мы имеем дело с терминами, знакомыми нам по текстам Священного Писания: психик есть не что иное, как «душевный человек», соматик — плотский, а пневматик — духовный.

Сии три суть персонажи, упоминаемые Апостолом: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может. Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его?» (1 Кор 2:14–16);

«И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе… ибо вы были еще не в силах, да и теперь еще не в силах, потому что вы еще плотские… Ибо когда один говорит: „я Павлов”, а другой: „я Аполлосов”, то не плотские ли вы?» (1 Кор 3:1–4);

«Живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу о духовном. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир» (Рим 8:5).

Может показаться, что мы доказываем именно существование трихотомии. Однако позволим заметить, что в указанных отрывках духовный человек противопоставляется как плотскому (1 Кор 3:1–4; Рим 8:5–6), так и душевному (1 Кор 2:14–16). Зато, к нашему удивлению, во всем Писании мы не находим и намека на различение плотского и душевного. Более того, Апостол Иаков практически стирает грань между плотским и душевным, ставя последнее на одну чашу весов с бесовским: «[Зависть и сварливость] не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская» (Иак 3:15). Столь же недвусмысленно отношение к душевному выражено в послании Иуды (не Искариота), который говорит о людях душевных, не имеющих Духа (Иуд 19). То есть душевность и обладание дарами Духа Святаго являются несовместимыми состояниями, и, будучи душевным, невозможно иметь Духа.

Вопрос таким образом существенно упрощается, сводясь к обладанию или непричастности Духу. Ибо плотское и душевное так же близки друг другу, как и оба далеки от духовного. Можно уподобить их льду, снегу и пару соответственно: хотя снег легче растопить, чем лед, он так же далек от состояния пара, как и лед. Другое сравнение — плотского человека можем уподобить углю, а душевного графиту, тогда как духовный подобен алмазу, при том, что все три суть разновидности одного химического элемента — углерода. Конечно, графит меньше пачкает руки, чем уголь, но в сравнении с алмазом он очень недалек от угля.

Наконец (хотя на самом деле все еще только начинается), все наши рассуждения полностью свободны от необходимости вводить понятие эона и иерархии эонов.

Итог

Однако мы ни в малой мере не ставили своей задачей наголову разбить гностицизм, не оставив от него камня на камне. Поэтому некоторые из его идей, как то, противопоставление мирского божественному, внешнего внутреннему, находят достойное место на страницах нашей книги. Но происходит это не в силу нашего пристрастия к гностическим учениям, но лишь как итог исследования Библии. В качестве конструкции, которая имеет своей опорой Священное Писание, мы отстаиваем и сам метод самосовершенствования, основанный на познании.

Нисколько не защищая положений гностицизма как религиозной системы, мы тем не менее должны признать, что в гностицизме как в методе нет ничего предосудительного, — ведь не отвергаем же мы любовь лишь потому, что тому же учит раджа-йога! Надо лишь сверять то познание, тот гносис, который человек способен получать через откровение, со словом Божиим.

Не признавая принадлежности нашего понимания сути вещей к классическому гностицизму, мы все же не можем обойтись без знания — гносиса, поэтому предлагаем читателю называть нашу систему взглядов нетрадиционным гностицизмом, точно так же, как ее можно было бы назвать нетрадиционным христианством. И в этом отражается наш взгляд на то, что христианство и гностицизм в истинном понимании не могут противопоставляться друг другу.